Рефат Перитович Кенжалиев перевелся из Ашхабада в Симферополь на излете советской эпохи, в 1991 году. Подполковник, руководивший транспортной милицией и «секретным» отделом, преподававший оперативно-розыскную работу в школе МВД, в симферопольской милиции быстро пошел в гору. Пиком его карьеры стал пост замначальника крымского главка милиции. Одновременно с этим Кенжалиев возглавлял отдел координации деятельности ОВД в сфере межнациональных отношений, был депутатом Верховного Совета Крыма от курултая. Но вскоре он возбудил уголовное дело на двух активистов, присвоивших средства, выделенные на обустройство соплеменников. Из курултая его исключили, а кое-кто из верхушки меджлиса до сих пор, через десять с лишним лет, называет Кенжалиева «человеком, совершенно отдаленным от интересов своего народа». На это 59-летний полковник милиции в отставке, ставший советником премьер-министра АРК в марте 2012 года, пожимает плечами: «Ну, разное у нас представление об интересах народа», – и продолжает служить связующим звеном между крымскотатарской общественностью и властями полуострова.
«Мое детство не отличалось от детства всех советских мальчишек»
– Как вы, сын депортированных, смогли попасть в советскую систему МВД?
– В документах о моем рождении после слов «Костромская область, Макарьевский район» значился номер столба: это был лесоповал. Потом родители перебрались под Ташкент, в Бекабад: кто-то из попавших туда родственников подсказал, что на металлургическом заводе нужны рабочие руки. На армейскую службу меня призвали в Туркмению. Отслужив в автомобильном батальоне, я прямо там, в Ашхабаде, решил идти в МВД: это же была мечта всех советских мальчишек, выросших на книгах и фильмах о милиции!
– Часто приходится слышать, что к выселенным крымским татарам окружающие относились с предубеждением, считая всех поголовно «пособниками Гитлера»...
– Да в юности мне и в голову не приходило, что я чем-то отличаюсь от прочих ребят. Мы вместе с русскими, узбекскими, грузинскими, корейскими ребятишками играли, ходили в школу, ездили в пионерлагеря, занимались спортом... Кстати, один из друзей детства ко мне на днях приезжает – Анатолий, он сейчас рабочий в Липецке. Когда я перебрался в Ашхабад (кстати, продвигаться по службе национальность не мешала), не раз бывало: приеду в отпуск к родным, сяду на топчан, а в дверь уже стучатся – сосед-узбек по случаю моего приезда огромную стопку лепешек принес! Еще минута – другой сосед с пловом идет. Вся моя родня давно в Крыму, но в Узбекистан и Таджикистан меня тянет: я ведь в тех краях с 1998 года не бывал.
– И все же тяга к Крыму оказалась сильнее.
– Родители много рассказывали мне о нем. Кроме того, милицейскую службу я начинал в ЛОВД Ашхабадского аэропорта и, сопровождая рейсы, не раз бывал в Симферополе. Помню, какая гордость за предков охватывала меня. Здесь наши, татарские мелодии звучат как-то иначе, чем в Узбекистане, и вкус у привычных блюд какой-то иной… Мама еще успела увидеть Крым снова. Увы, ее село Кой-Асан в Кировском районе к тому времени обезлюдело и очутилось на дне водохранилища. Не сохранился и дом моего отца в селе Таш-Алчин, что в Ленинском районе.
«В Баку в 1989 году я увидел апогей межнационального противостояния»
– Говорят, крымские татары очень бережно относятся к семейным связям и даже незнакомые татары стараются помогать друг другу. Насколько обширен ваш род?
– Если попытаюсь сосчитать – счет даже не на десятки пойдет. Три брата и сестра – это родные. А двоюродные и троюродные, дети двоюродных и троюродных? А супруги этих детей и родители супругов? В каком-то колене два любых крымских татарина окажутся родственниками – так стоит ли удивляться нашей взаимовыручке? Впрочем, армяне, например, тоже преимущественно общаются с армянами, а славяне – со славянами. В этом естественном разделении на общины нет ничего плохого, если при этом помнить, что полуостров у нас – один на всех. Будем работать на его развитие – в Крыму будет все. Тут же работы непочатый край: и Севастополь можно сделать курортным городом, и Керчь. Туристы потянулись даже в степной Белогорский район, когда там создали сафари-парк, так неужели нельзя привлечь их туда, где сходятся сразу два моря? Но если мы предпочтем конфликтовать – в Крыму не будет ничего. К чему приводит нагнетание противостояния, я видел в 1989 году в Баку, будучи военным комендантом Карадагского района в разгар армяно-азербайджанских столкновений. Люди, всю жизнь прожившие рядом, вдруг припомнили друг другу обиды из незапамятных времен, даже не задумываясь, что все это кем-то срежиссировано. Скажем, резня в Ферганской долине отвлекла внимание следственных органов от «хлопкового дела», в котором была замешана партийная верхушка Узбекистана.
– В 2008 году много писали о случае, когда вы в симферопольской маршрутке одернули толкавшегося хама, а он на выходе полез в драку и ударил вас ножом. Пойман ли он?
– Не пойман. Но он точно запомнил на всю жизнь, что вести себя надо вежливо. Пырнул-то он меня, когда я уже наклонился, чтобы поднять его с земли. Я же в молодости занимался боксом, был кандидатом в сборную Узбекистана и чемпионом дивизии, да и сейчас стараюсь держать себя в форме.
«Традиционный ислам и советское воспитание старшего поколения не впускают радикальные течения в Крым»
– В 2010 году вы сообщали, что представители некоего радикального исламского течения добровольно сдали оружие. Можно ли считать, что сейчас исламский радикализм Крыму не угрожает?
– Эта опасность всегда была условной. Предки передали нам традиционный ислам, который не мешал уживаться с людьми других религий, не призывал к «священной войне». После распада СССР из-за рубежа стали заносить то, что я называю «жестким исламом»: он буквально трактует Коран и подгоняет под эти трактовки все сферы жизни. Но многие ли согласятся менять прежний ислам на этот новый, чтобы потом прятаться по горам с оружием? А главное – многим ли молодым людям это позволят родители? Крымские татары чтут матерей, чтут старших, а эти старшие – мусульмане, выросшие в Союзе.
– Время от времени появляются сообщения о вандалах, громящих мусульманские кладбища. Что за люди это творят и зачем?
– Скорее уж нелюди. Обычно никакой религиозной или национальной подоплеки в их действиях нет: заработать на сдаче оградок в металлолом, покуражиться спьяну на могилах – вот и все мотивы. Православные кладбища страдают от вандализма намного чаще просто потому, что их больше. И вот что характерно: практически все сообщения о погромах на татарских кладбищах появляются перед Днем памяти жертв депортации. Не сомневаюсь, что возмущение крымскотатарского народа стараются вызвать целенаправленно
– Есть ли надежда на решение главной проблемы крымских татар – жилищной, которая вылилась в самозахваты?
– Есть. Я вхожу в комиссию по самозахватам, которую возглавляет заместитель премьер-министра АРК Георгий Псарев, и вижу, что компромиссы отыскиваются. Одни самозахваты безболезненно вписываются в генплан, с другими владельцы согласны расстаться в обмен на легальные землеотводы. Посмотрите, как разрешилась ситуация с захватом территории, отведенной кладбищу Абдал. 75 семей, успевших только застолбить землю, получили вместо нее участки в Добром. Еще 29, которые уже залили фундаменты, вскоре получат участки неподалеку – на углу ул. Молдавской и Гастелло. А уж строиться наш народ научился – сначала в Средней Азии, теперь здесь. Взять меня с братьями: приехав в Крым, мы чуть не все свободное время тратили на стройку! Сначала одного жильем обеспечили, потом второго. Сейчас у меня силы уже не те, но дай мне бригаду – я сам ее проконтролирую, сам чертежи составлю: вот тут ванная, тут спальня, тут кухня...
Беседовал Владимир Алифанов
Фото Светланы Борисовской